Магия страсти [litres] - Анна Чарова

На миг в душу закрались мысли, что это ловушка, но я переступила через них, тихонько распахнула створки окон, перелезла через подоконник и спрыгнула в клумбу. Встала на цыпочки, тихонько прикрыла окно, мысленно молясь всем богам, чтобы створки не лязгнули друг о друга. Выдохнула с облегчением и, пригибаясь, побежала к кусту, за которым пряталась Лииса.

В тени мы обнялись, быстро поцеловались, она сжала мои пальцы, воровато огляделась и прошептала в ухо:

– Нету время. Второй стражник спит, но Леон – нет. Возле домика слуг – повозка торговца вином, ну, он нектар привозил. У него – бочки. Половину вина выпили, половину товара он везет на ярмарку, чтоб там продать хоть за что-то. Амиль… вон он, рядом… вскрыл бочку, ну, дно выбил, и вы можете туда спрятаться. Торговец хочет уезжать на рассвете, когда бэрр Ратон и гости еще будут спать, – Лииса сунула мне в руки мешок. – Там вода и одно из моих платий… платиев. Ваше заметное очень.

– Спасибо. – Я обняла Лиису. – Когда вернусь из ордена, то вспомню о тебе.

Служанка отвела взгляд, почесала нос и пробормотала:

– Меня тут уже не будет. То есть нас с Амилем. Ступайте к нему.

На полусогнутых, поднимая подол, я добежала до раба, которому даровала свободу, и он молча повел меня к жасмину, за ним была настолько густая тень, что в черноте утонуло даже мое светлое платье.

– Переоденьтесь, – посоветовал он. – Я отвернусь.

– Легко сказать, – прокряхтела я, пытаясь вылезти из платья-медузы, тогда Амиль, не оборачиваясь, протянул мне нож: – Разрежьте и оставьте себе. Только осторожно – острый.

Недолго думая я вспорола платье спереди, достала из мешка темное, из грубой ткани, облачилась в него, разрезанное спрятала в мешок, туда же положила узелок с едой; деньги сунула в карман.

– Веди.

Мы плутали в зарослях парка, приходилось идти медленно, чтоб прошлогодние листья не хрустели под ногами. Наконец вышли к телеге, где виднелись крышки бочек.

– Крайняя слева, – сказал Амиль, протянул руку, чтоб помочь мне вскарабкаться, я не сдержала чувств и поцеловала его в щеку.

– Спасибо.

Амиль нервно оглянулся и уронил:

– Поспешите. И – возвращайтесь.

Под весом моего тела телега заскрипела так жалобно, что я пригнулась, и вовремя: из приземистого барака – я видела в щель между досками – выбежал пузатый кудрявый коротышка в ночной сорочке, со шпагой в руке:

– От же ворье окаянное! Пока вусмерть не поупиваетесь, жизни вам нет! А ну пошел отсюда, шакал облезлый!

Томный женский голос протянул:

– Кооотя, кто там?

– Алкашня. Одна алкашня на этом севере! Еще одного отогнал от вина, еле успел, надо посчитать бочки, вдруг упер чего.

– Не упер, – игриво ответила женщина. – Мы ж караулим, иди ко мне!

Коротышка огладил телегу взглядом, каким влюбленный мужчина смотрит на женщину, шагнул к ней – я оторопела, сжала рукоять ножа.

– Ну, Кооотя, – снова промурлыкала женщина, и толстячок удалился, бормоча:

– Надо было еще вечером уезжать, нельзя им доверять, ой, нельзя!

Он еще что-то бормотал, я не слышала. К его причитаниям прибавилось женское мурлыканье, грянул хохот, потом голоса стихли.

Тишина стояла такая, что слышно было, как падают листья. Если я двинусь, то телега заскрипит, этот южанин услышит и побежит оборонять товар. Что же делать?

К счастью, торговец занялся любовью со своей дамой – она начала стонать и вскрикивать. Кровать у них не скрипела, потому что спали они, вероятнее всего, на соломе, застеленной мешковиной. Но ненадолго толстяку будет не до проклятой алкашни.

Протискиваясь между бочками, я пробралась к крайней, подняла крышку, кое-как залезла внутрь, зацепилась платьем, потянула его на себя, оставляя лоскут, водрузила крышку на место, скрючилась в три погибели – бочка была невысокой, максимум метр двадцать, и широкой – можно было растопырить локти. «Засмолили, покатили и пустили в Окиян». Там же, в море, болтает неимоверно, и меня будет болтать. Если бочка перевернется, я вывалюсь.

Вскоре стало не хватать воздуха, и я проделала ножом Амиля несколько дырочек между досками, уткнулась в них носом. Нет, про «засмолили и пустили» недостоверно, тетка должна была или задохнуться, или утонуть.

Пока сидела в непроглядной темноте, согнувшись в три погибели, что только в голову не лезло: мое бегство раскрыто, и теперь меня ищут, прочесывают дом, сад и скоро доберутся до этой телеги, и тогда… За себя почему-то было не страшно, гораздо больше волновала участь Лиисы и Амиля – их казнят за предательство, а меня просто вернут под арест.

Хотя почему просто? Лииса рассказала о планах Ратона насчет меня, я предоставила ему легальный повод меня убить, тем более Арлито – гаранта законности и справедливости – в имении нет. Да и в живых, наверное, тоже.

На улице заговорили, я узнала голос кудрявого коротышки, зажмурилась и принялась мысленно молиться всем богам – кто-нибудь да услышит. Зацокали копыта, колыхнулась телега, и до меня дошло, что в нее запрягают лошадь. Моя бочка качнулась, но устояла. Весело будет, если она свалится набок. Хотелось бы, чтоб торговец как-то зафиксировал груз, но судьба пустых бочек не волновала южанина, он перекинулся с кем-то парой слов, пожаловался на алкоголиков и сказал, что уезжает и больше не вернется, потому что хозяева-жмоты не купили весь товар.

Ему ответили, что он глухой пень, раз не слышал, что убили бывшую жену хозяина, потому свадьбу отменили, и все разъезжаются по домам.

– Могли бы на похоронах выпить, – сказал коротышка.

Ему ответили:

– У северян это не принято. Их покойники любят, когда с ними прощаются с ясной головой.

– Покойники любят! Тьфу! Не любят они ничего, отлюбили. А кто убил-то?

– Вроде новая жена, но то неясно, незачем ей это. Ищут. В орден за судьями послали.

– О как. Но я все равно уеду. Кошечка, не скучай тут без меня!

Что происходило снаружи, я не видела, а вскоре и слышать перестала, потому что повозку качнуло, моя бочка ударилась о борт, упала и начала кататься туда-сюда, естественно, я каталась вместе с ней, билась головой, локтями и рисковала порезаться ножом Амиля, на котором не было ножен. Только бы крышка с бочки не слетела, господи, помоги! Пусть она слетит, когда телега выкатит за ворота, где никто не узнает меня!

Вскоре начало тошнить и разболелась голова: вестибулярный аппарат – мое не самое сильное место. Когда терпения не осталось, я уперлась руками в крышку, вытолкнула ее и выглянула наружу: позади отдалялась стена моего родового гнезда. Три стены, то соединяющиеся, то разбегающиеся. Бочки, стоящие и валяющиеся в телеге, тоже двоились.